Исследование социально-психологических и адаптационных потребностей жен, вдов и детей убитых и осужденных боевиков на Северном Кавказе
КРАТКОЕ СОДЕРЖАНИЕ
Вооруженный конфликт на Северном Кавказе, один из самых продолжительных и кровопролитных в Европе, практически стих. Северокавказское джихадистское подполье прекратило свое существование, несколько тысяч радикалов, уехавших воевать на Ближний Восток, по большей части погибли в Сирии и Ираке, и в последние годы Россия активнее большинства стран мира репатриирует их детей и некоторых жен из зоны конфликта. Реинтеграция возвращенцев и их адаптация к новым реалиям займет несколько лет.
Вместе с тем на Северном Кавказе проживают десятки, а то и более сотни тысяч вдов, жен и детей людей, которых государство причисляет к участникам вооруженного подполья, многие годы противостоявшего государству. Сейчас, во время затишья, государство и общество могут пересмотреть свое отношение к этим семьям и вместо жесткого правоохранительного контроля и стигматизации выработать меры по их социально-психологической поддержке, активному и конструктивному включению в жизнь общества.
Вооруженный конфликт на Северном Кавказе, начавшийся в Чечне (1994—1996, 1999—2009), к 2007 году распространившийся на весь регион, втянул в себя уже три поколения комбатантов. На смену первой волне — в основном светских сепаратистов, вышедших в 1994 году на войну с Россией за независимость Чечни — пришли джихадисты впоследствии запрещенной в России организации «Имарат Кавказ», которая ставила своей целью создание радикального шариатского государства на территории северокавказских республик. Последняя волна северокавказских боевиков откликнулась на призыв джихадистских и других вооруженных группировок в Сирии и Ираке и уехала воевать на Ближний Восток в 2012—2017 годах.
Каждое из этих поколений оставило за собой несколько тысяч вдов и детей. Часть мужчин, вышедших на чеченскую войну или вступивших в вооруженные джихадистские группировки в других республиках, была арестована и осуждена на длительные сроки лишения свободы, что также серьезно повлияло на жизнь их близких. Дети, жены и вдовы многие годы сами справлялись со своей трагедией — в условиях глубоких психологических травм, отсутствия возможности трудоустройства в бюджетных учреждениях, социальных проблем, стигмы, повышенного внимания, прямого давления, а то и репрессий со стороны правоохранительных органов.
Этот доклад, основанный на глубинных интервью 40 женщин из Чечни, Ингушетии и Дагестана, анализирует, как факт потери мужа/отца, убитого в ходе вооруженного конфликта на Северном Кавказе и/или на Ближнем Востоке или осужденного на длительный срок за участие в незаконных вооруженных группах, влияет на жизнь членов его семьи (вдов, жен и детей). Мы также приводим результаты мониторинга положения нескольких семей, куда вернулись вдовы и дети из Сирии и Ирака.
Интервью показывают, что все женщины пережили глубокую психологическую травму в связи с убийством, похищением или длительным заключением мужа, и эта травма во многих случаях сказалась на их физическом здоровье. Первые месяцы после случившегося женщины описывают свое состояние как шок, полную потерю смысла жизни, страх и бессилие. Почти все женщины, не вышедшие повторно замуж, говорили, что состояние их не улучшается со временем, некоторые признались в том, что потеря мужа их полностью сломила.
Помощь родственников была и остается самой большой поддержкой, которую женщины получают в процессе адаптации к новым реалиям, на втором месте они называли веру и работу. Ответственность за детей заставила большинство из них преодолеть состояние беспомощности. В Чечне две из десяти опрошенных женщин после гибели мужа были вынуждены бороться за право воспитывать своих детей: родственники мужа пытались забрать их, так как по чеченской традиции после развода или гибели мужа дети остаются с семьей отца.
Лишь одна из опрошенных нами женщин целенаправленно обращалась к психологу, еще одна вдова, вернувшаяся из Сирии, работала с психологом во время нахождения в СИЗО, обе оценивают этот опыт как крайне положительный. Почти все остальные говорили, что очень нуждались в психологической помощи, но такие услуги слишком дороги и в небольших городах и селах нет профессиональных специалистов.
Более двух третей опрошенных женщин не имеют постоянной работы и собственного жилья. Неработающие женщины живут в основном на пенсии по потере кормильца, получают помощь от родственников, разовую помощь от благотворителей. В Чечне нескольким опрошенным женщинам было отказано в пособии по потере кормильца в связи с тем, что их мужья воевали против государства. Среди своих базовых нужд респондентки назвали оплату лечения и лекарств для детей, расходы на образование и жилье. Две трети семей не имеют возможности поддерживать развитие детей и позволить себе кружки и секции.
В основном опрошенные женщины не сталкивались с отказом в предоставлении услуг в медицинских, образовательных или иных учреждениях. Однако в двух случаях учебные заведения официально отказались принять детей, почти все женщины говорили, что после того, что случилось с мужем, им была закрыта возможность трудоустройства в бюджетные организации. При этом в целом сообщество не отторгает таких женщин и детей, хотя многие опрошенные встречаются с отдельными проявлениями предвзятого отношения соседей или односельчан, а также преподавателей в школе. Лишь несколько женщин жаловались на изоляцию и нежелание окружающих общаться с ними и их детьми.
В настоящее время взаимодействие государства с женами и вдовами бывших боевиков сводится почти исключительно к правоохранительной работе, оно осуществляется силовиками и имеет главной своей целью обеспечение контроля. Режим взаимодействия правоохранительных органов с вдовами и женами боевиков отличается в каждой республике. Наиболее благоприятная ситуация сложилась в Ингушетии: там в ходе интервью мы не зафиксировали серьезных нарушений, силовики в основном проводили допросы и следственные действия в рамках закона. Достаточно благоприятный режим для жен и детей боевиков в Ингушетии объясняется отношением к проблеме профилактики радикализации Юнус-Бека Евкурова, возглавлявшего республику в 2008—2019 годах. В период его руководства работа с семьями боевиков была названа приоритетом, глава создал два общественных совета для этих целей. Впоследствии никакой информации о деятельности этих структур в публичном пространстве не появлялось, и тем не менее установка на поддержку, а не репрессии посылала важные сигналы как обществу, так и силовикам.
В Чечне не удалось выявить единой тенденции того, как силовики относятся к вдовам и женам разных поколений боевиков. Ровно половина женщин говорила о давлении силовиков, часто очень сильном. Остальные не жаловались на нарушения их прав со стороны правоохранительных органов. Ничего общего между женщинами, которые рассказали о проблемах с правоохранительными органами, нет: их мужья погибли или были осуждены в разное время и принадлежали к разным идеологическим течениям в северокавказском подполье. Складывается ощущение, что судьба каждой семьи часто зависит от конкретного местного начальника и того, насколько высокопоставленным был ее муж в иерархии подполья.
В Дагестане ситуация кажется наименее благополучной в связи с широким применением практики так называемого профилактического учета, который был введен в 2015 году, когда на учет как «религиозные экстремисты» были поставлены около 16 тысяч человек, включая почти всех вдов и жен бывших участников подполья. Несмотря на то что, по утверждению МВД по РД, с 2017 года профучет официально не ведется, все респондентки отмечали, что неформально он существует.
В рамках профучета, по словам наших респонденток, сотрудники полиции жестко ограничивали их права на частную жизнь и свободу передвижения, а также де-факто закрывали возможность официального трудоустройства в бюджетных организациях. Благодаря активной реакции правозащитного сообщества и самих граждан в последние два года произошло снижение масштабов контроля и грубого давления, связанных с профучетом. В Дагестане респондентки признавали, что последние два-три года ситуация с профучетом стала спокойнее, хотя контроль продолжается. Лишь одна из опрошенных нами женщин рассказала, что с ней пытались провести беседу на тему религии и радикальных идеологий, однако сделано это было непрофессионально и ничего, кроме раздражения, у нее не вызвало.
Поручая взаимодействие с вдовами и женами почти исключительно силовикам, государство вряд ли может рассчитывать на какой-либо другой результат, кроме давления и сдерживания, а как побочный эффект — фрустрацию, гнев, а то и ненависть этих женщин, а рикошетом — и их детей. Эти чувства способствуют созданию предпосылок к радикализации. Работа с женщинами, которых силовики идентифицируют как группу риска, должна проходить строго в рамках закона, иначе она произведет обратный эффект.
Особенно сильное раздражение и тревогу у женщин в Дагестане вызывает то, что детей тоже ставят на профилактический учет, выделяют их среди сверстников, таким образом стигматизируя. Сотрудники подразделений по делам несовершеннолетних ведут беседы с учителями, просят характеристики на детей, приходят домой. Женщины рассказывали, что их детей вызывали, фотографировали вместе с другими детьми боевиков, проводили беседы в отсутствие родителей, в том числе на религиозные темы. В то же время чиновники и сотрудники сферы образования Дагестана рассказали нам, что инспекторы ПДН стараются во благо детей: следят за тем, чтобы они получили полное среднее образование, а в некоторых муниципалитетах направляют специально в хорошие школы, где им будут уделять должное внимание. В Ингушетии такая работа, очевидно, тоже проводится, но более деликатно и не вызывает большого раздражения. В Дагестане и Чечне у подрастающих сыновей боевиков начинаются проблемы с правоохранительными органами, вплоть до незаконных задержаний и избиений.
Все жены заключенных сохраняют связь с мужьями, но не все имеют финансовую возможность ездить на свидания. Большинство женщин общается с заключенными мужьями по телефону с разной степенью интенсивности. Многие женщины говорили, что с момента ареста их отношения с мужем не изменились или улучшились, они ждут его возвращения домой.
Убийство или арест отца сказались на психологическом состоянии детей, однако на старших детей, имевших опыт общения с отцом, случившееся повлияло гораздо сильнее, чем на малышей. Больше всего пострадали дети, потерявшие отца в осознанном возрасте, меньше всего — родившиеся после происшествия. Дети имеют психологические травмы, которые влияют на их здоровье, успеваемость, развитие и социализацию, но лишь в единичных случаях они получали профессиональную психологическую помощь.
Вопрос, как объяснить детям, что произошло с их отцами, почему они оказались убитыми или отбывают тюремный срок, беспокоит многих женщин, они не знают, как это правильно сделать. В Ингушетии и Дагестане некоторые семьи не обсуждают историю отца, и тогда дети узнают о произошедшем от других людей или из интернета.
В Чечне семьи обычно объясняли детям, что отец воевал и погиб за свои убеждения или родину. Все опрошенные жены заключенных в Чечне отметили, что их дети гордятся отцами. У большинства детей есть глубокая потребность в положительном образе отца, так что попытки власти навязать им отрицательный образ вряд ли будут успешны. Более адекватной оценке произошедшего могла бы способствовать широкая дискуссия о постсоветской чеченской истории с привлечением независимых экспертов и очевидцев, которая помогла бы молодежи сформировать собственное критическое мнение о трагических событиях того времени, понять, что жестокие преступления совершались всеми сторонами конфликта. К сожалению, в сегодняшней Чечне и России организовать такие открытые обсуждения практически невозможно, однако в будущем они должны состояться, так как без обсуждения и принятия взаимной вины примирение и устойчивый мир невозможны.
В Чечне дети респонденток, чьи мужья отбывают пожизненный срок, имеют возможность ездить к отцам на длительные свидания. Все матери рассказывают, что дети очень тяжело переживают встречу с отцами в условиях тюрьмы. Психологическое сопровождение детей до и после таких поездок желающим семьям могло бы сделать такие визиты менее травмирующими.
Большинство женщин сказало, что их дети учатся хорошо или удовлетворительно. Поддерживать развитие своих детей, как хотелось бы, получается только у двух женщин в каждой республике. Остальные не могут себе позволить оплату кружков и секций, слишком заняты или детей некому возить на занятия.
У детей, вернувшихся из зоны конфликта в Сирии и Ираке, имеются общие характеристики с детьми бывших боевиков, воевавших в России, однако есть много и специфических особенностей. Эти дети имеют более тяжелые психотравмы, а некоторые — ранения, у них более серьезные проблемы со здоровьем и адаптацией, дети младшего возраста плохо владеют русским языком, а старшего — имеют серьезные пробелы в школе в связи с большими перерывами в обучении. В Чечне у семей, где вернувшиеся дети рождены в браке с нечеченцами, порой возникают дополнительные проблемы их неприятия родственниками в связи с тем, что межнациональные браки там осуждаются, особенно когда женщина выходит замуж за инородца. Женщин, уехавших на Ближний Восток, в обществе однозначно осуждают, они находятся в изоляции.
В большинстве случаев опеку над вернувшимися детьми-сиротами берут бабушки, уже немолодые, имеющие собственные проблемы со здоровьем и травмированные потерей сына или дочери. Опрошенные нами бабушки еще не получили право постоянной опеки над детьми, а значит, не получают денежного пособия и содержат детей на свои пенсии. Им катастрофически не хватает средств на лекарства и лечение и содержание внуков, на ликвидацию их пробелов в знаниях, часто они не знают, как помочь детям справиться с горем потери родителей и с другими сложнейшими вызовами, окружающими их в обществе и в школе.
Почти все опрошенные нами женщины говорили о необходимости программ, направленных на помощь в адаптации их семей. Этим семьям нужна социальная, психологическая, благотворительная помощь, а также помощь в учебе и развитии детей. Взаимодействие с правоохранительными органами должно осуществляться строго в рамках закона. Работа с семьями должна быть прозрачной, деликатной и не стигматизирующей. В случае необходимости в ней может быть задействован специально подготовленный теолог и консультант в сфере профилактики радикализации. Сироты, вернувшиеся из зоны конфликта на Ближнем Востоке, нуждаются в отдельной реабилитационной и интеграционной поддержке. Долгосрочный мир на Северном Кавказе во многом зависит и от того, насколько успешными, психологически устойчивыми и включенными в жизнь общества вырастут эти дети.